Из записок
дивизионного корреспондента
Судьба
- Будем брать рейхстаг, - говорят теперь у
нас. Уже выданы от Военного совета нашей 3-й Ударной армии флаги с задачей
водрузить над рейхстагом... Каждой дивизии - свой! Получили такой флаг и мы...
На нем поставлен порядковый номер - 5.
Так случилось, что я оказался на войне в
первый же ее день, в первые часы. На рассвете того дня, 22 июня. На посту
башенного стрелка легкого танка. Все было на моей памяти: и как держали
оборону, и как выходили из окружения.
В конце сорок третьего года началась моя
корреспондентская служба в газете 150-й дивизии... Именно ей, нашей 150-й
Идрицкой, рядовой, вылезшей из тверских и псковских болот, довелось брать
рейхстаг и поднять на нем Знамя Победы. Судьбе угодно было, чтобы, застав войну
на границе в первый ее день и час, мне выпало видеть ее последние дни и часы.
И, в меру сил моих, рассказать...
Другого рейхстага
нет
В "доме Гиммлера", как стали
называть здание министерства внутренних дел, - КП Степана Неустроева. Утром 30
апреля комбат Неустроев поднялся на второй этаж. Он прихватил с собой комбата
из другого полка, Давыдова. Смотрели в окно. Площадь изрыта траншеями;
несколько бетонированных точек. За деревьями самоходки. Близко от дома река, а
может быть, и канал. Похожее на трансформаторную будку сооружение, еще
несколько новых рядов траншей. За всем этим - серое здание, небольшое, с
высоким куполом и острым шпилем. Дома, стоявшие за этим зданием, гораздо выше.
Неустроев и Давыдов огорченно разглядывали
местность и это здание... Неустроев думал, как лучше обойти этот дом, вставший
на его пути.
В это время Неустроева позвали. Сначала
позвонил командир полка Зинченко, за ним командир дивизии Шатилов. Оба
спрашивали, почему он не наступает.
- Мешает серое здание! Буду обходить его
слева, - отвечал Неустроев.
- Какое серое здание? Где оно находится?
Спустя некоторое время пришел сам
Зинченко. Они долго сверяли, прикидывали, долго смотрели на карту.
- Слушай, Неустроев, так ведь это и есть
рейхстаг! - сказал командир полка.
Но Неустроев упорно не хотел верить...
Слишком уж все неожиданно.
Но спорить с начальством больше не стал и
распорядился привести пленного. Пожилого немца подвели к окну.
- Вас ис дас? - спросил Неустроев,
показывая из окна на дом.
- Райхстаг, - ответил пленный.
Подозвав рядового Пятницкого, немного
знающего и понимающего по-немецки, Неустроев спросил через него, что, может
быть, рейхстаг не один? Но пленный ответил, что другого рейхстага не
существует.
Кошкарбаев и
Булатов
Лейтенант Рахимжан Кошкарбаев - командир
взвода из батальона Давыдова. Он 24-го года рождения, из Акмолинской области. В
дивизию попал недавно, в боях участвует с Одера. У него широкие скулы, черные волосы. Нетерпелив и
горяч, быстрая речь.
- Комбат Давыдов подвел меня к окну. (Это
еще в "доме Гиммлера"). "Видишь, - говорит, - рейхстаг? Подбери
нужных людей, будешь водружать флаг". И передал мне темный, довольно
тяжелый сверток - флаг, завернутый в черную бумагу.
С группой разведчиков я выскочил из окна.
Вскоре нам пришлось всем залечь. Начался сильный огонь. Возле меня остался один
боец. Это был Григорий Булатов. Он все спрашивал: "Что мы будем делать,
товарищ лейтенант?" Мы лежали с ним возле рва, заполненного водой.
"Давай поставим свои фамилии на флаге", - предложил я ему. И мы
химическим карандашом, который у меня оказался в кармане, тут же под мостиком
лежа, написали: "674 полк, 1 б-н". И вывели свои имена: "Л-т
Кошкарбаев, кр-ц Булатов".
Мы тут пролежали до темноты. Потом
началась артподготовка, и с первыми же выстрелами ее мы подбежали к рейхстагу.
Я поднял Булатова, придерживая его за ноги, и тут, на высоте второго этажа,
установили флаг...
Это было 30 апреля в 14.25, как гласит
журнал боевых действий дивизии. Флаг Кошкарбаева и Булатова был потом перенесен
на крышу рейхстага разведчиками разведвзвода их 674-го полка.
Берест, Егоров,
Кантария
Лейтенант Алексей Прокофьевич Берест -
заместитель командира батальона по политчасти. Награжден орденом Красной
Звезды. Обмундирование на нем пробито осколками.
Его рассказ о тех же событиях:
- Уже темнело, когда мы проникли в
рейхстаг. Пятницкого к этому времени уже убило. (Рядовой Петр Пятницкий днем 30
апреля поднял бойцов в атаку, с флагом в руках перебежал через площадь и упал
на ступенях рейхстага. Атака захлебнулась. Во время следующей атаки, когда наши
бойцы ворвались в рейхстаг, флаг из рук Пятницкого взяли Берест и Щербина. -
Ред.) Я взял с собой Щербину, и мы сначала привязали флаг к колонне и лишь
после этого вбежали в рейхстаг. Прибывали люди и из других рот. Со мной все
время был наш парторг Петров, был и Сьянов... Я послал разведчиков Кантарию и
Егорова ставить флаг на крышу здания, а потом пошел с ними и сам.
Сержант Михаил Алексеевич Егоров. 1923
года рождения. Был партизаном на Смоленщине, к нам в дивизию
пришел на Висле.
Награжден медалью "Партизану Отечественной войны" первой степени.
Вместе с другими партизанами своего отряда участвовал во многих операциях.
Родом из деревни Бардино Смоленской области.
Когда
батальон Неустроева отбил в рейхстаге коридор и большой зал, Егоров и Кантария
по перебитой снарядами лестнице стали взбираться наверх и привязали свой флаг
на статуе, на крыше.
- С нами все время был Берест. Это он и
сказал, чтобы поставили пока на втором этаже. Мы подтащили лестницу и высунули
из окна второго этажа. Немцы вели огонь отовсюду, только узкий проход был у нас
к своим, когда мы водружали знамя.
Кантария старше, он 1920 года. Мелитон
Варламович Кантария, младший сержант. В армию был призван в 1940 году. С боями
отступал через Западную Украину, воевал на Кубани, в Крыму.
- Когда мы поднялись на крышу, вокруг
стали рваться снаряды - наши и немецкие. Один разорвался совсем близко... Там
была пробоина в скульптуре, в нее мы и всадили древко флага.
30 апреля в 22.30 Кантария и Егоров,
вернувшись из рейхстага, доложили командиру полка Зинченко, а тот в свою
очередь командиру дивизии Шатилову о выполнении задания, о том, что знамя над
рейхстагом установлено.
Капитуляция
На крыше рейхстага развевался красный
флаг, а бои в нем еще шли. Гитлеровцы подожгли здание.
В эфире уже раздавался колокольный звон,
слышались благодарственные молебны, слышалось церковное пение... Люди радовались,
что кончилась война.
А рейхстаг горел. Тем, кто находился в
этот день на Кенигсплаце, казалось, что сражавшиеся в нем сгорели...
Сгрудившись в одном узком коридоре, куда
огонь еще не успел проникнуть, четыреста наших бойцов стояли, тесно прижавшись друг
к другу. Дышать им было нечем. Многие лежали на полу. Кое-кто натянул
противогазы, не у многих, однако, они оказались.
Старший сержант Илья Сьянов в бою за
рейхстаг командовал ротой, заменив раненного перед тем командира. Рассказывает
о Галазиеве, Столыпине, Исчанове, Светличном, с которыми шел от самой Вислы.
- Считали, что батальон наш сгорел в
рейхстаге. Это наше счастье, что мы догадались сразу же закупорить подвалы,
поставить у входа своих солдат... На другой день, после пожара, немцы выбросили
белый флаг. Наш замкомбата Берест надел кожаную куртку, форменную фуражку и
отправился в качестве парламентера. "Я пришел предложить вам
сдаться", - сказал он немцам. Но из переговоров этих ничего не вышло.
Тогда командир батальона Неустроев приказал готовиться к штурму подвалов. В ход
пошли гранаты, фаустпатроны. Начался бой.
В одиннадцать часов вечера первого мая
вдруг заговорили немецкие радиостанции - по-немецки и по-русски: "Мы
капитулируем! Мы капитулируем! Не обращайте внимания на отдельные выстрелы.
Могут быть провокации".
Рано утром второго мая первые пленные
стали выходить из подвалов рейхстага.
Сон
Бои за Берлин, не прекращаясь, шли десять
дней и ночей. Десять дней и ночей мы не спали. Держались на одном только
напряжении, да еще, пожалуй, на коньяке и спирте. Хорошо, что немцы оказались
запасливыми! Мы двигались к центру по загражденным улицам - не через город, а
сквозь него. Гимнастерки наши пропахли дымом, мы все были грязны и осыпаны
красной - кирпичной - и белой - известковой - пылью. Как каменщики, сошедшие с
лесов. Десять дней и ночей никто не спал. Напряжение и усталость были так
велики, что мы едва держались на ногах. Потому в полдень второго мая, когда
Берлин пал, когда стало тихо, мы ничего не осматривали, даже к Бранденбургским воротам
не пошли. Мы спали! Спали все - солдаты и командиры. Тут же, возле рейхстага.
Спали вповалку. Прямо на площади. Голова к голове. Без просыпу. Два дня!
Сирень
А когда проснулись, сразу же начали
приводить себя в порядок. Вот передо мной снимок. Все умытые, чистенькие, в
чистых гимнастерках со свежими подворотничками. Офицеры! И у каждого - ветка
сирени в руках. Берлин лежал в развалинах, горел. А над развалинами буйствовала
сирень. Везде, на всех углах цвела сирень.
И мы, грубые солдаты, мужчины,
обстрелянные люди, - казалось, что мы в этом понимали! - ходили, взволнованные,
по городу, и в руках у нас была сирень. Ведь мы были мальчишками. Я начал войну
с первого дня на западной границе 20-летним танкистом. А в Берлине той победной
весной было мне 24 года...
Концерт
Помню, 5 мая, через три дня после того,
как бои в Берлине закончились, сидевшая на КП девушка-телефонистка восторженно
кричала своей подружке на том конце провода:
- Нинка, Нинка, к нам артисты приехали!
Можно было подумать, что главным было не
то, что взяли рейхстаг, а то, что артисты приехали. Действительно, вечером того
дня в подвалах рейхстага, там, где еще недавно отсиживались немцы, выездная
бригада московских артистов давала концерт. Я об этом заметку написал в дивизионке.
Называлась - "Концерт в рейхстаге".
Автографы
За короткое время рейхстаг был исписан от
пола до потолка, от крыши до фундамента. Каждый хотел что-нибудь написать.
Надписи героические, трагические, а чаще всего - иронические. "Я удивлен,
почему такой беспорядок в правительственном учреждении?" - спрашивал
какой-то остряк. А еще там было непечатное двустишие, нацарапанное на огромной
высоте, под самым потолком: "Нет выше блага, чем посс... с
рейхстага". Я постеснялся написать в книге, что есть на рейхстаге и мой
автограф. Только не фамилия, а псевдоним, которым я подписывал некоторые
заметки, а то и стихи в нашей дивизионной газете. Над депутатским входом в
рейхстаг я куском штукатурки нацарапал: "В. Аринин". В память о маме,
которой давно уже не было в живых, о маме Арине. Поставить свою фамилию я,
видимо, постеснялся.
Сувенир от
Гитлера
Вскоре после войны товарищи по
Литературному институту стали спрашивать: а что я взял на память как сувенир в
кабинете Гитлера? Помню, я очень смутился и не знал, что им ответить... В
первые дни после падения Берлина имперская канцелярия никем не охранялась и
зайти туда мог всяк, кто хотел. Зашел и я...
Теперь, вспоминая тот день, я думаю, что
мог бы взять как сувенир кое-что из папки, что лежала на стоящем в углу
небольшом журнальном столике. В ней были собраны рисунки и акварели самого
Гитлера, сделанные им, надо полагать, в молодые годы. Мне запомнилась одна из
этих акварелей: замкнутый крестьянский двор, посредине которого большая,
аккуратно сложенная куча допревающего навоза.
Или я мог бы взять другую папку. Ту, что
лежала на столе. Своего рода бювар, развернув который можно было прочесть
вложенный в него документ, который назывался "Права рейхсканцлера", с
девятью, как мне помнится, параграфами.
Вот, может быть, ее, эту папку со всеми
правами Гитлера, и надо было взять в качестве сувенира! Так почему же я ничего
не взял, удивлялись мои знакомые по Литинституту. И я не мог объяснить им, что
мне, сыну крестьянина, было совершенно незнакомо понятие сувенира. Я думаю, не
одному только мне, но и многим моим товарищам, таким же, как я, деревенским
парням, из которых в своем большинстве и состояла наша армия. Самого понятия
сувенира мы не знали. Слова такого не ведали!
Я брал Берлин и
Варшаву, а мне не о чем вам рассказать!
Да, мы в основном были парни деревенские.
Но главное в том, что весь наш жизненный опыт - и городских, и деревенских -
исчерпывался армией и войной. И потому, вспоминаю, непростым было наше
возвращение. Когда мы пошли на запад, мы уносили с собой войну. Нам и в голову
не приходило, что в городах, от которых мы увели войну, установилась и потекла
своя, совсем другая жизнь, о которой мы не знали, не догадывались. А
вернувшись, мы встретились с людьми, совершенно нас не понимающими, которые были
не то чтобы далеки от всего, чем мы жили и что вынесли за все эти годы, но и не
хотели, не желали ничего слышать об этом. Для нас это было очень неожиданно.
Наши воспоминания, связанные с войной, были для многих из них неинтересными,
глубоко чуждыми, они не хотели ничего знать из того, что мы видели и пережили.
Я это особо остро почувствовал в ту первую
зиму после войны, в той среде, в которой я оказался.
Помню, что я даже написал стихи, может
быть, и не очень складные, которые теперь уже наполовину забыл. В памяти
остались только первые строчки этого запальчивого стихотворения:
Я вот брал Берлин и Варшаву,
А мне не о чем вам рассказать!
Стрельба 9 мая
Ночью с восьмого на девятое меня разбудил,
растолкал водитель, шофер нашей полуторки.
- Товарищ старший лейтенант, вставайте,
война кончилась, - сказал он...
Я мигом вскочил, и из нашего громоздкого,
стоящего на столе приемника услышал голос, который читал: "В ознаменование
одержанных побед... 9 мая... праздником победы".
Кажется так.
Я помню только, видел, как стоящий тут, у
приемника, наборщик-старик медленно опустился на табурет. А у окна стояла
Наташа, девушка с полевой почты, часто у нас бывавшая, доставлявшая нашу
дивизионку в полки, стояла, повернувшись лицом к окну, и плечи у нее вздрагивали.
Вечер того дня провел у разведчиков. Мы
сидели за непривычно праздничным столом и пили спирт, разлитый по алюминиевым
солдатским кружкам.
За окнами вдруг началась какая-то
непонятная стрельба. Мы ничего не могли понять и выскочили на улицу.
Все испугались, решили, что немцы
прорвались!
Били зенитки, громыхали орудия.
Неторопливо, будто какая-то неведомая сила подтягивала их вверх, в небо
уплывали сотни светящихся снарядов, пунктиры светящихся пуль летели во всех
направлениях. И тут все стало ясно. Это был салют. Салют победы в Берлине.
Задрав головы, мы стояли на тротуаре на
улице, глядели и не могли наглядеться на это, исчерченное трассами,
расцвеченное всеми огнями, небо.
Вот каким он был для нас, этот день победы
в Берлине!
Об авторе
Поэт, прозаик, журналист Василий Ефимович
Субботин живет и работает в Москве. Великую Отечественную он встретил у
западной границы башенным стрелком среднего танка, а закончил старшим
лейтенантом, военным корреспондентом газеты 150-й Идрицко-Берлинской ордена
Кутузова 2-й степени стрелковой дивизии, которая штурмовала рейхстаг. О
событиях тех дней рассказывает всемирно известная книга В. Субботина "Как
кончаются войны".
Подготовил к
печати С. Баймухаметов.
